Привилегированная гетеромразь
ЛоГГ-шное, про Райнхардову совесть, проблемы воспитания и вящую пользуЯ уже раза три вычитала, что у Райнхарда, мол, совесть только на вынос в виде Кирхайса, своей же не имеется. Это, разумеется, тоже правда, но не вся, потому Райнхард у нас не джоссверсовский вампир и не осьминогами в пещере выращен. Что-то у него есть за душой, иначе не ужасался бы он содеянному, и не стыдился, и не мнил бы себя чудовищем.
Другое дело, что усвоенного у него мало – его ведь почти никто не воспитывал. Обучали – да, а воспитывать было некому, потому что нужен авторитет, а Зиг, при всей близости – он почти не воспринимался отдельно, лишь как часть общего «мы». Он не был старшим. До определенного возраста Райнхарда воспитывала сестра, но потом ее забрали, а сама она не делала отныне попыток как-то на брата повлиять, передоверив это дело Кирхайсу.
Все это плюс жизненные обстоятельства повернули дело так, что представления у Райнхарда остались почти мифологически-сказочные, детски-книжные: он – храбрый рыцарь, Кирхайс – его верный друг-оруженосец, готовятся воевать с драконом и спасать принцессу. Потом он из одиночного рыцаря переквалифицируется в вождя преданной дружины, но архаичной сути это не поменяет. Гордость, честь, справедливость, защита вассалов – вот его принципы.
Однако для лавирования в темных водах интриг ему предстояли вещи, в которых он не смыслил, и более того, которые откровенно шли вразрез с вышеназванными принципами. И вот тут появился Оберштайн, очень вовремя. Судя по первоначальному отношению, мысль у Райнхарда была такой: «Мы с Кирхайсом используем его для своих потребностей», а их собственные идеалы как бы не пострадают (о том, что это априори невозможно, либо незрелость, либо самоуверенность не позволила задуматься). Короче говоря, принципиальному мальчишке нужен был аморальный (внеморальный, если угодно) взрослый.
Относительно мотивации самого Оберштайна: я не возьмусь пояснить, отчего он решил построить лучший мир, это действительно от детской травмы/ущербности или есть что-то другое. Он просто так себе постановил и взялся за дело с не меньшим упорством, чем Райнхард – за покорение Вселенной. Вернее, с большим – поскольку первоначальные причины Райнхарда в процессе покорения испарилась, а причины Оберштайна не делись никуда. Не к вящей славе (он в этом антипод барона фон Кюнмеля), а к вящей пользе.
В инструменты для исполнения задуманного и выбирается Райнхард. Инструмент – лучший из того, что наличествует на тот момент в ассортименте, однако нуждается в доработке, а, точнее, стачивании некоторых мешающих эффективной работе деталей. Например, какой-никакой совести – и она потихоньку стачивается, а ходячий вариант постепенно отстраняется от влияния. Оберштайна вообще вся архаично-рыцарственная адмиральская тусовка не слишком устраивает по тем же причинам – их этика и эмоции могут свести на нет эффективность дела (и не удивительно, что больше всех бесится по оберштайновскому поводу именно Биттенфельд, с его замашками берсерка). Впрочем, Оберштайн терпеливо работает с тем, что есть. И чем дальше Райнхард отходит от соратников к сверкающему кайзеровскому пьедесталу, тем меньше их возможное нежелательное влияние на главный инструмент достижения цели.
Почему же он, весь такой гордый и независимый, временами огрызаясь в стиле «Не учите меня жить!», тем не менее, поддается и перековывается? А именно потому, что рядом раньше не было старшего, а теперь он есть. Он его сам позвал – и Оберштайн четко занял место «отцовской фигуры», хотел того Райнхард или нет. А такое влияние – оно очень сильно, особенно на фоне гнусной слабохарактерности папаши Мюзеля, отсутствующей сестры и разнообразных ненавистников белобрысого щенка, среди которой позитивный образец, естественно, найти невозможно. Поэтому Райнхард постепенно, артачась, но становился таким инструментом, как надо и воспитывался, как надо. Полагаю, если бы Кирхайса не убили, он бы довоспитался до тех пор, когда упреки друга, нежелание их слушать (это означало бы признать чужое влияние и свое несовершенство) и остаточный стыд заставили бы устранить его физически, случайно или официально. Но Кирхайс в виде призрака стал более совершенным моральным рычагом, чем раньше – а, согласитесь, нельзя же нажимать на то, чего не существует.
Другое дело, что усвоенного у него мало – его ведь почти никто не воспитывал. Обучали – да, а воспитывать было некому, потому что нужен авторитет, а Зиг, при всей близости – он почти не воспринимался отдельно, лишь как часть общего «мы». Он не был старшим. До определенного возраста Райнхарда воспитывала сестра, но потом ее забрали, а сама она не делала отныне попыток как-то на брата повлиять, передоверив это дело Кирхайсу.
Все это плюс жизненные обстоятельства повернули дело так, что представления у Райнхарда остались почти мифологически-сказочные, детски-книжные: он – храбрый рыцарь, Кирхайс – его верный друг-оруженосец, готовятся воевать с драконом и спасать принцессу. Потом он из одиночного рыцаря переквалифицируется в вождя преданной дружины, но архаичной сути это не поменяет. Гордость, честь, справедливость, защита вассалов – вот его принципы.
Однако для лавирования в темных водах интриг ему предстояли вещи, в которых он не смыслил, и более того, которые откровенно шли вразрез с вышеназванными принципами. И вот тут появился Оберштайн, очень вовремя. Судя по первоначальному отношению, мысль у Райнхарда была такой: «Мы с Кирхайсом используем его для своих потребностей», а их собственные идеалы как бы не пострадают (о том, что это априори невозможно, либо незрелость, либо самоуверенность не позволила задуматься). Короче говоря, принципиальному мальчишке нужен был аморальный (внеморальный, если угодно) взрослый.
Относительно мотивации самого Оберштайна: я не возьмусь пояснить, отчего он решил построить лучший мир, это действительно от детской травмы/ущербности или есть что-то другое. Он просто так себе постановил и взялся за дело с не меньшим упорством, чем Райнхард – за покорение Вселенной. Вернее, с большим – поскольку первоначальные причины Райнхарда в процессе покорения испарилась, а причины Оберштайна не делись никуда. Не к вящей славе (он в этом антипод барона фон Кюнмеля), а к вящей пользе.
В инструменты для исполнения задуманного и выбирается Райнхард. Инструмент – лучший из того, что наличествует на тот момент в ассортименте, однако нуждается в доработке, а, точнее, стачивании некоторых мешающих эффективной работе деталей. Например, какой-никакой совести – и она потихоньку стачивается, а ходячий вариант постепенно отстраняется от влияния. Оберштайна вообще вся архаично-рыцарственная адмиральская тусовка не слишком устраивает по тем же причинам – их этика и эмоции могут свести на нет эффективность дела (и не удивительно, что больше всех бесится по оберштайновскому поводу именно Биттенфельд, с его замашками берсерка). Впрочем, Оберштайн терпеливо работает с тем, что есть. И чем дальше Райнхард отходит от соратников к сверкающему кайзеровскому пьедесталу, тем меньше их возможное нежелательное влияние на главный инструмент достижения цели.
Почему же он, весь такой гордый и независимый, временами огрызаясь в стиле «Не учите меня жить!», тем не менее, поддается и перековывается? А именно потому, что рядом раньше не было старшего, а теперь он есть. Он его сам позвал – и Оберштайн четко занял место «отцовской фигуры», хотел того Райнхард или нет. А такое влияние – оно очень сильно, особенно на фоне гнусной слабохарактерности папаши Мюзеля, отсутствующей сестры и разнообразных ненавистников белобрысого щенка, среди которой позитивный образец, естественно, найти невозможно. Поэтому Райнхард постепенно, артачась, но становился таким инструментом, как надо и воспитывался, как надо. Полагаю, если бы Кирхайса не убили, он бы довоспитался до тех пор, когда упреки друга, нежелание их слушать (это означало бы признать чужое влияние и свое несовершенство) и остаточный стыд заставили бы устранить его физически, случайно или официально. Но Кирхайс в виде призрака стал более совершенным моральным рычагом, чем раньше – а, согласитесь, нельзя же нажимать на то, чего не существует.
-
-
01.07.2011 в 04:06Полагаю, при наличии Оберштайна это было оформлено как досадная случайность.